среда, 24 декабря 2014 г.

Нигилизм и идеалы. С.210-221

ных, технических, теологических направлениях развития в будущем, модели визионерских представлений о буду­щем, симпозиумы, дискуссии, теле- и радиопередачи, статьи b сообщения в прессе и других средствах массовой информации приобрели широкую и все растущую ауди­торию. Жанр научной фантастики расцвел пышным цве­том, и даже авторы столь высокого интеллектуального уровня и философской глубины, как, например, Ста­нислав Лем, издаются огромными тиражами на многих языках, так как они занимаются событиями, которые ожидают нас в будущем.

Однако будущее в противоположность прошлому даёт нам не конкретные знания, а лишь возможность умозрительных предположений, каковые можно подк­репить разве что вычислениями по теории вероятности. Как раз наблюдение хода истории и текущих событий доказывает, сколь малопредсказуемы аспекты будущего развития. Словосочетание «изучение будущего», в сущности, нелепо, так как изучать всерьез можно лишь то, что имеется в наличии. Кое-что можно предвидеть в развитии техники, значительно меньше поддается прог­нозированию развитие науки, и уж совсем невозможно предугадать, каким образом научные достижения будут использованы человечеством.

Когда вообще началась ориентация европейской культуры на будущее? В ранней античности соотношение прошлого и будущего было мифологичным, примерами могут служить Гомер и Гесиод. В своем исследовании «Ход мировой истории» Тойнби сообщает, что, когда Ксенофонт в IV веке до Рождества Христова совершал вместе с войском молодого Кира знаменитый поход с бе­регов Тигра на Трапезунд у Черного моря, он не имел никакого представления об ассирийском царстве. Он с изумлением глядел на заброшенные руины Ниневии и Калаха, но не мог ни у кого получить информации об этих некогда мощных городах и даже узнать само на­звание Ассирии, хотя всего двести лет назад вся юго-во­сточная Азия от Иерусалима до Арарата, от Элама до Лидии находилась под властью и гнетом этого государ­ства. Тогдашний мир, пишет Тойнби, «не имел отно­шения к действительной истории».

Отношение ранней греческой античности к прошло­му было преимущественно

Нигилизм и идеалы. С.198-209

приближения к другим идеалам, так как она насколько возможно сокращает ограничения, накладываемые на индивида. Это касается приближения к таким идеалам, как любовь, семья, искусство, религиозная жизнь, всеоб­щее социальное благополучие, всеобщее культурное развитие и многие другие. Когда отпадают внешние препятствия и помехи, индивид должен лично отвечать за выбор дальнейших идеалов и приоритетов, к которым он стремится. Тем самым демократия открывает большие возможности, но, как всякая свобода, несет с собой опас­ности: а именно риск все извратить.

Два европейских идеала определяют мировую политику



Мы слишком часто забываем, что не только демок­ратия, но и создание единой Европы является идеалом, на осуществление которого были затрачены огромная энергия и энтузиазм. Смею утверждать, что демократия никогда не имела таких возможностей, таких великолеп­ных перспектив. Является ли Европа сегодня тем идеа­лом, в который можно поверить, и как выглядит этот идеал? Обычно его описывают как некую совокупность таких понятий, как свобода, индивидуализм, право на участие в принятии решений, равенство шансов, права человека, знания, наука и направленное на пользу чело­веку применение ее результатов. Благосостояние считает­ся предпосылкой для развития в этом направлении. Но теми же самыми признаками характеризуется и демократия. Является ли Европа идеалом, идентичным

В.Краус Нигилизм и идеалы. С.252-254

наши поступки, но мы надеемся, пока живем, и наоборот, что по-латыни звучит почти одинаково: «Spiro, spero».

   Хотя современное общество в значительной степе­ни — общество нигилистов, но все же не реальных са­моубийц. Пока еще в нем присутствует воля к жизни биологическая сила и тем самим корни надежды, бу­дущее и идеалы. Осознание этого факта может укрепить их.

   «Многие живут так, как если бы имели идеалы, хотя сами они это отрицают. Другие называют себя хрис­тианами, даже придерживаются церковных обрядов, на­зывают себя идеалистами — а в своих поступках являют­ся циниками и нигилистами. То представление, которое имеет о себе большинство людей, весьма сомнительно. Не слова, которыми они описывают себя, но их пове­дение и поступки говорят правду.

   Тот, кто считает себя христианином или гуманистом, даже идеалистом, но действует прямо противоположным образом, может, осознав это, усилием воли многое в себе скорректировать. Именно христианская религия с ее главными добродетелями — верой, надеждой, любо­вью — выводит на этот путь. Но что сказать тем, кто заявляет, что не может верить ни в какую религию и ни в какого бога? Одни высказываются и ведут себя как гуманисты, руководствуются в поступках любовью к ближнему, действуют так, как если бы веровали, хотя считают себя агностиками и атеистами. Разумеется, никто не вправе приписывать другому убеждения, противоположные тем, которые этот другой высказывает публично, и все же на свете значительно больше, чем принято думать, людей, которые веруют, не зная об этом.

   Именно ужасы двух мировых войн, крушение бредовых националистических идей и коммунистических утопий, конкретная опасность уничтожения мира, сомнительность политики и кризисы смысла в индивидуальной жизни дают нам сегодня шанс изучить их при-чины и извлечь из них основания для будущих реалистических возможностей. Идеалы необходимы жизни, но нужен опыт, чтобы не упустить возможности приближения к ним.

   Информационный потенциал нашего столетия, который невиданным прежде образом предоставляет в наше
- 252 -

распоряжение опыт прошлого, может оказаться полез­ным, если мы извлечем из него эту пользу. Огромному количеству людей, которые во времена хаоса и поли­тических смут, несмотря на все демагогические иску­шения и соблазны, действовали в духе веры, надежды и любви, мы обязаны тем, что современность как она есть все же стоит жизни. В этой книге я попытался привлечь опыт прошлого и современности и показать, как много, несмотря на все катастрофы, сделано ради того, чтобы не похоронить идеалы во мраке массовых могил и раскатах издевательского хохота. В каждом городе нашлось боль­ше десяти праведников, которые спасли нас.

   Если апостол Павел в «Послании к Римлянам» (4:18) сказал об Аврааме: «Он, сверх надежды, поверил с на­деждою» («Он веровал в надежду, когда надеяться было не на что») — и привел его в качестве примера, то мы можем утверждать, что у нас есть реальные основания для надежды. Нельзя забывать о том, сколько призывов к надежде и радости содержится в Евангелиях и Пос­ланиях Павла. Они могут служить подтверждением на­шего исследования. Его результаты сводятся к тому, что хотя в нашем посюстороннем существовании рай недостижим, но следы рая вполне возможно обна­ружить.

    Эти проблемы до сих пор в ужасающе малой степени осознаны обществом. Идеалы подвергались ложному истолкованию, и неверное приближение к ним часто ста­новилось причиной катастроф.

    Последние полтора столетия преподали нам мудрые уроки познания. Они научили нас правильно относиться к идеалам, учитывать их необходимость и опасность. Теперь мы можем компетентно судить о том, в какой мо­мент одно превращается в другое. Очевидно, наступила пора сделать эту компетенцию достоянием общества, чтобы она послужила ему на пользу.
    Грехопадением нашей эпохи было заблуждение, что рай можно построить на земле. В разных одеяниях и масках это заблуждение проникает и сегодня в жизнь множества отдельных людей, которые полагают, что в этом мире можно обрести полное счастье. Недавнее прошлое отмечено ложным подходом к идеалам и увлечением гибельными политическими идеями, ложно истолкованными как идеалы. Делать отсюда вывод об отказе от идеалов вообще было бы ещё одним заблуждением, которое
-253 -

лишь продолжило бы предыдущее, разве что с обратным знаком.


    Реальные и психические катастрофы, потрясения и разочарования, вызванные ложным истолкованием иде­алов, уже сегодня кажутся нам естественными и понят­ными следствиями. Если мы не вытесним их в подсоз­нание, они помогут нам обрести «мудрую надежду», «docta spes», необходимую для приближения к идеалам — в границах, обозначенных силой тяжести земного несо­вершенства. Так мы найдем следы рая.

================
стр 115-125; стр 126-136; стр 137-143; стр 146-153; стр 154-161; стр 198-201; стр 210-221; стр 222-231; стр 248-249; стр 252-254.

Нигилизм и идеалы, работа Вольфганга Крауса С 248-249

ставить часто приводимое возражение: искусство - это в первую очередь помеха, введение в заблуждение и критика. Оно всегда было направлено против того, что уже существует, против общепринятых норм и порядка. Всегда ли? Осмысление той деятельности, которая продолжается вот уже пятьдесят тысяч лет и которую мы называем искусством, приводит к другому выводу.

Разумеется, в средние века искусство смущало умы но меньше, чем нам кажется сегодня, когда мы, напри­мер, смотрим на картины Иеронима Босха. Ибо оно было критикой с позиций веры и трансцендентности. Критикой, направленной против алчности, сласто­любия, глупости, подлости, жестокости, бездушия. Но в основном оно было ободрением, подкреплением, ориентиром, изображением примеров из жизни Христа и святых.

Там же, где оно действовало как критика и помеха оно принципиально отличалось от тех произведений искусства, которые начиная с конца XVIII века и по сей день несут в себе заряды агрессии. Позднее эта агрессия была направлена на несовершенную действительность, но одновременно подвергалась злобным нападкам и вся сфера трансцендентного, которая была объявлена иллюзией и обманом. Изменилось направление удара, теперь искусство обратилось против религии, веры и христианства. Политика, социальные идеологии и все шире распространявшиеся анархизм, нигилизм, деструктивность вышли на первый план. Но, имея представление о развитии искусства в течение многих тысячелетий, мы не склонны придавать слишком уж большое значение этому феномену.

Во избежание недоразумения: мне не хотелось бы принципиально отказывать в художественных достоин­ствах даже исключительному отрицанию. Но оно не относится к тому искусству, которое задевает самые глу­бокие струны нашей души. Оно не является частью рас­тущего непосредственно из корней ствола искусства, Оно только боковая ветвь, которая, по всей вероятности, ско­ро высохнет.

Идеал искусства есть преодоление. Преодоление реального, границ индивидуального и одновременно земного. При этом очевидно, что тот, кто создаёт или переживает искусство, сам может следовать за ним только-248-на известном расстоянии. Слова обращенные к Гильгамешу, сохраняют свою правоту:
Гильгамеш, куда ты бежишь?
Жизнь, которую ты ищешь, ты её не найдёшь!
Когда боги создали человечество,
Они взяли жизнь в свои руки.
Эти слова можно понимать и в обратном смысле: они предостерегают от пренебрежения жизнью, от опасности упустить возможное. В искусстве спроецировано и пережито то, что в реальности невозможно построить или осуществить с такой же полнотой и совершенством. Но искусство открывает нам перспективу, помогающую совершить поступки и деяния, которые остаются на реальной почве, но без этой перспективы не были бы совершены. Итак, искусство преображает действитель­ность, изображая ее совершенной, или оно является попыткой заклинания божественного. Часто оно бывает прорывом к тому и другому: изображением совершенного и актом заклинания. И то, и другое обращено к Богу Именно искусство как преодоление показывает нам бла­годаря опыту этого преодоления границы возможного в жизни.


Заключение

«У людей не осталось идеалов» — ежедневные тому примеры мы видим по телевизору, мы слышим об этом по радио, читаем в газетах, узнаем от друзей. «Политики продажны, они способны на все ради карьеры, ради бан­ковского счета, точно так же ведут себя политические партии, для них важно только одно — преимущества в борьбе за власть, а интересы страны у них на последнем месте». Каждому известно из средств массовой инфор­мации, что многие чиновники обогащаются, берут взятки, наживаются на подрядах, которые раздают от имени государства, где у них совесть, где обязательность, где ответственность, самоотвержение — куда подевались идеалы?

Средства массовой информации беспрерывно раскрывают новые скандалы, для того они и существуют, и в - 249 -

================
стр 115-125; стр 126-136; стр 137-143; стр 146-153; стр 154-161; стр 198-201; стр 210-221; стр 222-231; стр 248-249; стр 252-254.

В. Краус Нигилизм и идеалы. С 222-231 (распознанный текст)

здесь и теперь и можем произвести то или иное улучшение, не более того. Там наверху, на стене, мы видим новый Иерусалим, идеальный город, идеальный ланд­шафт, идеальное существование. На земле мы не дос­тигнем этого никогда.

Чтобы построить некую топографию идеалов, одной из важнейших предпосылок является обзор проблема­тики идеала в искусстве.

   Итак, поначалу искусство было идеализирующим возвышением над действительностью, однако в качестве религиозной реальности, достижимой только в потусто­роннем мире или во сне. Ужасное заблуждение началось тогда, когда человек в своей самонадеянной дерзости и самозабвенном упоении стал искать идеальный ланд­шафт на земле, стал основывать город своих снов, во­зомнил, что может осуществить грезу.

   Уже в древнем эпосе о Гильгамеше, возникшем в XII веке до Рождества Христова, можно прочесть предосте­режение, столь актуальное для нашего времени: «Гильгамеш, куда бежишь ты?/ Жизнь, которую ты ищешь, ты ее не найдешь!» И Гильгамеш отвечает: «Мои глаза хотят увидеть солнце, я хочу насытиться светом! Если тьма удалится, сколько будет сияния!» И снова доносится до него предостережение: «Гильгамеш, куда бежишь ты?/ Жизнь, которую ты ищешь, ты ее не найдешь!» И дальше: «Никогда не было, Гильгамеш, здесь ни моста, ни брода./ И никто из приходивших сюда с начала вре­мен не перешел через это море.../ Здесь лежат воды смерти, и доступа к ним нет!» То же предостережение оставили нам многие произведения, к какой бы сфере мы их ни причисляли — к религиозной, мифической или эс­тетической, не в последнюю очередь «Фауст» Гёте.

    В египетской Фиваиде монахи путем аскетического умерщвления чувств и одиночества пытались достичь рая уже на земле. Пока они оставались отшельниками, они не представляли опасности для остальных, хотя эти остальные и лишались их как помощников, членов семей и общин. Но когда целые группы монахов-аскетов стали нападать на деревни и города, чтобы разрушить «дьявольскую» совместную жизнь ремесленников, купцов и чиновников, когда они начали штурмовать монастыри и церкви, чтобы уничтожить картины, статуи и священные символы - а такое не раз случалось в царстве визан-
- 222 -

тийских императоров,— когда они попытались силой на­вязать другим всеобщую аскезу, тогда стало ясно, к чему приводит стремление к идеалу, помноженное на бесчело­вечный фанатизм.

   Когда идеальные представления были выхвачены из книг и картин и восприняты не как символы и знаки, но ложно поняты как реальная возможность, не только лю­ди, но и книги, и картины, и монастыри, в которых про­возглашались эти идеалы с пониманием их ирреаль­ности, оказались в опасности. Анархизм, человеконена­вистничество, фанатизм, разрушение произведений ис­кусства экстатическими монахами — вот какими ока­зались последствия этого рывка к идеалам.

   Метафорически можно было бы сказать и так: искус­ство было страной обитания Единорога, идеального зверя несравненной прелести и красоты, которого изобрели художники и которого они, как ткачи, годами труда вол­шебно запечатлели на своих холстах и гобеленах. Едино­рог жил в райских кущах на стенах замков и дворцов, но он жил только там. И все-таки снова и снова находились люди, которые приносили длинные куски слоновой кости и уверяли, что это рог реально существующего Единорога. Долгое время многие полагали, что Единоро­га и вправду можно встретить, что это редкое животное, действительно обитающее на земле, где-то в далеких странах. Но тот, кто отправлялся на охоту за Единорогом, гонялся за призраком: он либо пускался в бессмыслен­ные авантюры, либо становился обманщиком.

   То, что мы сегодня называем искусством, и в те вре­мена не ограничивалось сферой чистой мысли, но пред­ставляло идеал в доступной чувству форме. Соборы, ста­туи, витражи, картины, гобелены с изображениями Еди­норога, дворцы являли собой формы, краски, фигуры, сцены, призванные делать наглядными умозрительно построенные идеалы, как на примерах, приближенных к реальности, так и с помощью символов — всё искусство средневековья состоит из символов. Некоторые люди теряли при этом из виду будничную реальность, и теряли её как раз те, кто вёл замкнутую жизнь в монастырях, церквах и замках. Им грозила опасность в один прекрасный день поддатся 6езумному желанию превратить волшебный мир картин в конкретную действительность.

   История раннего христианства и средневековья изобилует такими попытками. Гностики и манихеи, напри-
- 223 -

мер, проповедовали идею о том, что рай на земле может быть устроен только путем устранения будничной обывательской жизни, отмеченной печатью первородного гре­ха: никакого государственного порядка, никакой семьи никакой собственности, никакого труда более не нуж­но - если добиться этого и если вера достаточно тверда, то и произойдет этот иррациональный скачок, и царство Божие осуществится на земле. Храмы, наполненные изо­бражениями Христа, ангелов, потустороннего мира, рая, благодаря трагическому недоразумению поддерживали и питали в необразованных массах эмоциональную взвин­ченность и готовность к этому скачку: только бы доста­точно страстно уверовать и устранить помеху повседнев­ности, и лично, персонально, конкретно тебе откроется рай на земле.

Официальная церковь в своем противодействии фа­натичным монахам и еретическим движениям, возглав­ленным иллюзионерами-абсолютистам и, проявила себя как учреждение,  руководствующееся практическим и скептическим реализмом. Она сделала все возможное,
чтобы либо задержать и удержать, либо умерить, либо интегрировать революционеров, рвущихся на штурм аб­солютных идей. Да, дело доходило до казней и сжигания еретиков на кострах, но в то же время был основан орден францисканцев и другие ордена. Как указывает Элиас Канетти в своей книге «Масса и власть», церковь прояв­ляла исключительную осторожность в отношении всего, «что напоминало массу». Как бы парадоксально ни зву­чало в наши дни подобное утверждение, церковь была индивидуалистической организацией. Самые тяжелые проблемы возникали у нее с фанатиками монахами и иррационально возбужденными массами населения - не считая властолюбия отдельных иерархов, которые всему на свете предпочитали занятия политикой. 

    То, что мы сегодня называем искусством, первоначально было идеализированным, недействительным пре-одолением реального. Оно рисовало идеалы в виде фигур, сцен, символов, наглядно показывало их народу, создавало воображаемое звездное небо для духовной ориентации. С другой стороны, оно способствовало бегству от реальности. И разве не была важным шагом на пути познания предпринятая в эпоху Просвещения, в ХVIII веке, попытка провести четкую границу между реальностью и искусством, эстетикой и этикой? И разве
- 224 -



это не было хорошей предпосылкой, чтобы защитить искусство от ужасного недоразумения, от призыва к бег­ству от реальности, к вражде с действительностью? А между тем развитие приняло новый оборот. Теперь уже не искусство, а наука, и прежде всего естественные на­уки, стала самой важной сферой идеалов. Уже Галилей и Ньютон возбудили дерзкую надежду на то, что, так же как были открыты в астрономии пути планет и звезд, так будут очень скоро открыты мировые законы, лежащие в основе земных явлений и человеческих поступков. Даже в теологическом аспекте изумления и восторга перед мудростью Божьей и миропорядком от науки задолго до Гегеля и Маркса ожидали, что она сможет понять законы Мира. Даже если восхищение искусством сохранялось, то все же наука, утверждавшая, что занимается природой человека и мира, открывала новые, необозримо широкие горизонты, которые имели дело не с искусством, а — как думали тогда — с самой действительностью.


Когда сегодня читаешь то, что начиная с кануна Французской революции и еще много времени спустя после Маркса называлось наукой, претендовавшей на аб­солютную правильность и тем самым оказавшей огром­ное влияние иа интеллектуалов и одновременно на мас­сы, не устаешь удивляться. Если искусство сознательно эмансипировалось, то многие так называемые науки, на­против, приобрели непосредственное действенное влияние на реальность, которое по сей день определяет развитие истории.

Влияние естественных наук в общем-то объяснимо: они имеют дело с реальностью, и это видно невооружен­ным глазом. Телефон работает, машина едет, самолет летит. Но сегодня кажется почти невероятным, что ещё недавно очевидные доктрины политического мессианст-ва могли считаться наукой. Сен-Симон, Фурье, Консидеран, Бабёф, а вскоре затем Карл Маркс выступили с пре­тензией на научность, и влияние, которое они оказали не в последнюю очередь благодаря своей мнимой научной компетенции, еще и поныне сказывается на важных тенденциях духовного и политического мирового исторического процесса.

В сочинениях Карла Маркса мы обнаруживаем плоды воображения , которые  —  в отличие от произведений искусства — вовсе не являются доступными чувствам
- 225 -

изображениями идей, они не являются даже изложением или высказыванием этих идей, но претендуют на то чтобы  служить констатациями действительного  поло­жения вещей. «Диалектический материализм» — это не метафора, это решительное заявление: таков мир, так развивается история, и так она будет развиваться в бу­дущем. Читателю или слушателю остается только сог­ласиться с этой якобы совершенно предопределенной движущейся по якобы известному пути историей. Даже среди  фанатичных монахов средневековья лишь не­многие претендовали на подобную, чуть ли не божест­венную уверенность.

Хотя начиная с ХVIII века наблюдается грандиозное развитие, искусство, кажется, было отодвинуто на второстепенные роли. Об истории искусства были написа­ны с тех пор целые тома, произведения искусства были объявлены крупнейшими достижениями нашей культу­ры. И все-таки: в наши дни искусство имеет свою соб­ственную сферу, а именно область эстетики, которая хотя и тесно связана с жизнью, но все же принципиаль­но отлична от нее. Некоторые художники пытаются сопротивляться такой ситуации, и эпоха романтизма чем-то похожа на фронтальную атаку искусства на ут­раченную для него действительность. Лорд Байрон, Виктор Гюго, Бальзак, Э. А. По, Бодлер, Верлен, Рембо, Лотреамон, Новалис, Эйхендорф, Рихард Вагнер попытались спроектировать образцы для конкретной реальности. Искусство должно было, по их мысли, стать жиз­ненной моделью, этика должна была быть эстетизирована. Биографии многих поэтов, художников, композито­ров — например, лорда Байрона, Бодлера, Рихарда Ваг­нера, а позднее Оскара Уайльда и многих других - суть

описания экспериментов по перемещению художественного пространства в жизнь.






Если прежде искусство  было идеальным  расширением жизни, то теперь жизнь должна была стать если не идеальным, то все-таки привлекательным и драматическим продолжением искусства. Разумеется, тогда же творили и реалисты, и представители натурализма, вроде Эмиля Золя или Ибсена, вторые делали всё, чтобы их искусство способствовало улучшению реальных жизненных условий путем психологического их осознания. Но романтизм и модерн становились всё более искусными и искусственными, потому что образ жизни, в котором
- 226 -

искусство существовало, не поддавался тотальному улучшению - разве что в каких-то частностях. И оно отда­лилось от «скучной», бесцветной, нормальной  реаль­ности, а поскольку эта реальность не была готова сле­довать за прихотливыми мечтаниями художников  оно вскоре обратилось против этой реальности. И Бодлер и Рембо, и импрессионисты, и «назареяне», и прерафа­элиты стремились превзойти действительность своей эс­тетикой, эмансипироваться от презренной реальности. Их путь лежит к абстрактному искусству, хотя по их произведениям этого так сразу не скажешь. И вот, в отры­ве от реальности, от образа человека и вне всякой связи с жизнью развилось новое искусство линий и красок. Начиная от Малевича и Кандинского, через Пикассо, Клее, Миро и вплоть до современности оно достигало высоких вершин. Казалось, искусство совершенно отвер­нулось от будничной человеческой действительности, как вдруг в нем стали заметны совсем другие сигналы. Уже в сюрреализме обнаружились социальные и политические устремления, как бы находившиеся в противоречии с аб­страктным языком форм этого искусства. Абстракцию следовало применять как анархический инструмент. Фу­туризм, Пролеткульт, а позже хепенинг, выдвигавший чуть ли не культовые претензии, сохраняли это противо­речие.

После того как искусства не только эмансипи­ровались, но и получили собственные храмы, а именно музеи, вдруг прозвучал призыв: сожжем музеи, мы, ху­дожники, должны идти в реальную жизнь. Искусство должно мобилизовать массы, как это было в СССР, или создавать новые мифы, которые бы непосредственно преобразовывали человеческую жизнь.

Многие художники не могли примириться с тем, что они не жрецы, не учителя, не вожди, не пророки, а ху­дожники. Дистанция между искусствами и науками ста­новилась все более явной: физики, химики, биологи ста­ли полубогами эпохи.

С 20-х годов XX века искусство находится в некой плюралистической фазе: все мыслимые позиции и исто­рические аспекты выступают одновременно. Правда, угол освещения различен — искусство как государственное средство репрезентации играет на демократическом Западе малозаметную роль, но на коммунистическом Востоке — чрезвычайно большую.
227 -

Важность этой роли меняется и географически, и во времени, порой в сезонном ритме, иногда еще бы­стрее. Тем более необходимо рассматривать искусство таким, каким его сделало общее развитие культуры а именно в его растущей самостоятельности, его далеко за­шедшей — по сравнению с прошлыми эпохами — эман­сипации от обязательств, препон, принуждений, зависимо­стей от власть имущих и спонсоров, в его значительной автономии. Но по мере осознания искусством себя как искусства оно перестало осознавать себя частью дейст­вительности.

    Процесс осознания искусством себя как искусства нельзя повернуть вспять. Какие бы усилия ни прикладывались в этом направлении, теперь этот процесс суве­ренизации необратим. Ясное понимание этого обстоя­тельства позволило бы нам уже в зародыше распознавать некоторые эксперименты современного искусства (ка­кими бы страстными они ни были, как безнадежно уста­ревшие), хотя именно они часто характеризуются как су­пермодерн и суперавангард.

   Соперничество между искусствами и науками обост­ряется. Уже в 1959 году об этом писал Ч. П. Сноу в зна­менитом эссе «О двух культурах». Успехи естественных наук с их технической цивилизацией, полетами на Луну и атомной энергией — это факты, очевидное значение которых не может оспаривать никто. Самые сильные импульсы к преображению человека, среды его обитания и его возможностей исходят от естественных и общест­венных наук. Однако для этой расширяющейся области еще не найдена «эстетика», так как в данном случае речь идет о сфере идеалов, мечтаний, картинах нашего мира, каким он прежде подсознательно, а ныне сознательно представал и предстает искусствам. Правда, научная идеализация выступает не в виде адресованного чувству изображения, но как прямое высказывание. Но приблизились ли мы тем самым к сути философии, психологии, социологии, политологии, истории? Они часто остаются визионерскими представлениями, но далеко не всегда трактуются как таковые.

   Ограничение искусств отделенной от действительности областью эстетики не означает, что искусство, как бы ни стремились к этому некоторые художники, смогло полностью отрешиться от реальности и её этических
- 228 -

структур. Художник-творец является человеком, он живёт в обществе и во всём, что делает, в том числе и в ирреальной сфере искусства, принимает решения. А это означает принятие им конкретной человеческой пози ции. Поскольку произведения искусства создаются людьми, не существует никакой бесформенной, подве­шенной в воздухе эстетики. Даже самый возвышенный эстетизм, самое удаленное от низменных человеческих проблем искусство ради искусства, даже самая абстракт­ная абстракция так или иначе связаны с этическими цен­ностями. Даже самое презрительное отрицание этой связи в некоторых произведениях искусства есть не что иное, как реакция на эти ценности. Повторим еще раз: без соотнесения с ценностями невозможна никакая эс­тетика. Эстетика искусства, хочет того художник или не хочет, играет не только красками, формами и оттенками, она одновременно играет на некоем инструменте, имею­щем клавиатуру ценностей, и эти ценности в соответст­вующем порядке вносятся в произведения. Какой бы эмансипированной ни была дефиниция эстетики, искус­ство останется в сфере реальности и тем самым сохранит привязку к этике. Точка зрения, согласно которой произве­дения искусства суть лишь изящное изображение на экране локатора разного рода течений, сил, настроений нашего времени, не может исключить ценностной ориентации того человека, который создает эти произведения. Разумеется, художник — высокочувствительный сенсор, но все же не электронный радар. Он не может не подчеркивать, не выбирать, не освещать, и в этом, хочет он того или нет, обнаруживается его ценностная ориентация.

Изучение искусства и его истории может обострить нашу проницательность в других сферах, где возникают и развиваются идеалы. В течение многих тысячелетий люди не осознавали, что все вылепленные, нарисованные вырезанные из различных материалов, сочиненные на различных музыкальных инструментах идеалы суть искусство, которое подчиняется законам эстетики. И хотя нам это известно уже довольно давно, идеалы в художественном оформлении не потеряли своей духовной силы. Но в наши дни очевидна и опасность, возникающая тогда, когда мы хотим приблизиться к таким идеалам, но и начинаем верить, что их можно конкретно претворить в действительность.  Тот, кто поддастся
- 229 -

соблазну и перепугает искусство и действительность, как это произошло с романтиками или экспрессио­нистами, понесет неотвратимое наказание: его ждет кру­шение, трагедия, катастрофа. Но мы еще далеко не осоз­нали, что в области естественных и прочих наук нас под­стерегает еще большая опасность перепутать идеальные представления и действительность.

В аналитических изысканиях, в позитивистских ис­следованиях, в самых строгих и выдающих себя за точные науках коренится глубоко биологическая, витальная пот­ребность человека в идеале. Естественные науки и тех­ника представляют самую большую опасность, так как в наши дни там успешнее всего за реальными достиже­ниями скрывается формирование идеалов.

В эпоху средневековья смешение идеальных пред­ставлений с действительностью приводило к восстаниям, революциям, актам насилия и массовым убийствам ло­кального масштаба. В наше время такое смешение может привести к уничтожению жизни на Земле или к отрав­лению континентов. Как тогда, так и ныне нас пригла­шают ступить на подобный путь, ссылаясь на высочай­шие идеалы — такие, как счастье народов, освобож­дение мира от бедности и эксплуатации, мир во всем мире, в общем, будущий рай. Мои соображения на­правлены отнюдь не против идеалов, но к тому, чтобы оградить эти идеалы от злоупотребления и разруше­ния.

Память о трагедиях, происходящих из-за смешения искусства и действительности, а также науки и дости­жимой действительности, должна способствовать яснос­ти реалистического познания. Попытка осуществить иде­алы во всем их совершенстве в нашем земном бытии с неизбежностью приводит к крушению этой попытки результате к потере всякой веры в идеалы.

Однако без идеалов недостижимо и то, чего фактически можно достичь путем несовершенного приближения к идеалам. Звёзды позволяют ориентироваться во время ночного путешествия. Но никто не станет и пытаться схватить их рукой.

Разве что безумец, на которого мы, увы, слишком часто бываем похожи в нашем цивилизованном мире грёз.
- 230 -

Идеал искусства


Когда в 1967 году в Чехословакии произошла либе­рализация режима, когда люди начали ездить за границу, прилавки заполнились товарами и интеллигенция вос­торженно приветствовала новую эпоху, как-то осталась незамеченной информация, о которой говорилось сму­щенно и неохотно: театры опустели, в книжных ма­газинах упал спрос на книги, на интересную, прежде за­прещенную литературу. Люди жадно раскупали ширпот­реб и предпочитали ездить за только что открытую границу - хотя бы на пару дней. Только катастрофа 21 августа 1968 года — введение войск Варшавского Дого­вора — восстановила авторитарное государство и однов­ременно прежнюю, привычную ситуацию в области куль­туры: театральные билеты снова стали раскупаться, спрос на книги возрос, хотя цензура снова изъяла из обращения недавно изданные книги.

В «третьем рейхе» Гитлера тоже можно было наблю­дать усиление потребности в искусстве. Хотя запреты сузили репертуарные планы и издательские программы, хотя для книг оставалось все меньше бумаги и воздушные налеты прерывали спектакли, хотя ежедневно приходили страшные вести о гибели родных и друзей и никто не был уверен в завтрашнем дне — в театрах были аншлаги, а не­многие хорошие книги в момент расхватывались из-под прилавка. Вряд ли когда-нибудь еще с таким упованием и самоотдачей люди читали стихи, романы, философские сочинения.

Если сравнить, где произведения искусства и фило­софской мысли воспринимались в наше время с боль­шим интересом — в западных демократиях или коммунистических странах, то, что ни говори, ответ будет однозначным: в коммунистических государствах. Там, где царят скудость потребления,   ограничения  передвижений, полицейский произвол, правовой беспредел, где действительность сужает возможности самореализации, где человек  постоянно ощущает угрозу своему скромному благополучию, там искусство приобретает такое значение, о котором не имеют и представления в странах демократических свобод и экономического преуспеяния.

    Только ли наши дни сложилась такая закономер-
- 231 -

================
стр 115-125; стр 126-136; стр 137-143; стр 146-153; стр 154-161; стр 198-201; стр 210-221; стр 222-231; стр 248-249; стр 252-254.

Нигилизм и идеалы (OCR) С.115-125

эта работа (по распознаванию книги) задумывалась давно и в 2010 г. я искал, но не нашел этого текста в интернет,  - отложил, собирался еще 3 или 4 года, сейчас мне 42 дальше, думаю, откладывать нечего, - поискал сейчас: на первых двух страницах (поиска яндекса)- ничего .. значит могу успеть первым;))) Итак текст книги Вольфганга Крауса "Нигилизм и идеалы".
PS под одной обложкой две книги. Нигилизм и идеалы начинаются со страницы 115.
Михаил Новиков ака mihafilm.

----------------------

                                                                                                              Человек лишь тростник, самый хрупкий в                                                                                                   мире, но это тростник, который мыслит.
                                                                                                      Попытаемся же мыслить пра­вильно.
Блез Паскаль


Предисловие


     Стоит ли жить без идеалов? Разве это наполненная жизнь? Разве такая убогая жизнь не ведет к пресыщению, депрессии и саморазрушению? Что останется от жизни, если из нее исчезнут идеалы?
С другой стороны, нельзя не видеть, что в наш век было достаточно разочарований в идеалах. При нацизме говорили об идеалах, и слишком много людей последо­вали за этими призывами и обрели смерть. Коммунизм начал свое восхождение к мировому господству провоз­глашением очень человечных и высоких идеалов. Но как раз в странах «реального социализма» эти идеалы были попраны, задушены, оскорблены.
      А может быть, идеалы — это иллюзии, действующие подобно наркотикам, возбудители фантастических эйфо­риий когда после недолгих фаз оживления неизбежно следуют фазы отрезвления или срыва в катастрофу? Значит ли это, что скептические послевоенные поко­ления правы? Что идеалы нужно отбрасывать с порога? Отвергать их вообще?
Более молодое поколение мыслит иначе. Оно обраoftncz к новым или старым идеалам, ибо с каждым новым поколением в силу самой природы вещей растёт убеждённость, что жизнь располагает неисчерпаемыми возможностями. С рождением каждого человека рожда-
- 115 -
серьёзными и сильными? Быть может, мы в течение долгого исторического периода следовали ложномупредставлению, когда связывали идеалы с с юношеской мечтательностью и отсутствием всякого жизненного опыта.

Эта книга касается не только содержания идеалов, но и их отношения к реальности. В наши дни мы часто забываем, как много идеалов было и имеется сегодня. Я попытаюсь снова напомнить о них и, поскольку они еще существуют, исследовать их приемлемость для человека в зависимости от его характера, от ситуации, в которой он находится, и времени, в котором мы живем. Меня вряд ли можно будет упрекнуть в том, что я интересуюсь только идеалами, отвлекаясь от действительности. В этой книге речь идет о ложном романтизме, демагогии и самообмане. Тема баланса между мужеством, оптимизмом и критической оценкой возможностей имеет для меня первостепенное значение. Мне было важно показать некоторые сочетания идеалов и найти психологические критерии, которые вызывают к жизни и могут изменить подобные сочетания.

В моей предыдущей книге «Нигилизм сегодня, или Долготерпение истории» я подробно рассмотрел причины и механизмы влияния тех сил, которые разрушают, высмеивают, подвергают издевательствам идеалы. Здесь, в этой книге, идеалы противопоставляются разрушительным силам, которые часто вырываются из подсознания и по разным причинам не дают родиться надежде. Означает ли это, что читателю предлагается топографил идеалов, по которой он сможет отыскать к ним путь? Карты тоже надо уметь читать. И только собствен-- 116 -ное движение в действительности определяет избранный курс.
Из моей книги явствует, и я признаюсь в этом с первых же ее страниц, что я принадлежу к поколению, пережившему момент подъема политических идеалов и вышедшему из катастроф, вызванных ими, либо вообще без информации, либо с информацией из первых рук. Опыт интеллигентов в коммунистических странах, среди которых у меня много друзей, тоже отражен в этой книге.
У меня было достаточно возможностей убедиться на собственном опыте, к чему могут привести идеалы — как в личной, так и политической сфере. На многих примерах и путем собственных проб и ошибок мы учимся брать немного выше цели, чтобы точно попасть в неё. И точно так же следует учиться надеяться — настолько, чтобы достичь достижимого. Исповедовать идеалы, чтобы по возможности осуществить свои представления. Одновременно   мы   становимся  достаточно   мудрыми,   чтобы понимать: построить рай на земле нельзя, но мы в состоянии найти его следы.
- 117 -

Что такое идеалы и откуда они берутся?
Идеалы - это проекции желаний, выводящие за пределы действительности и включающие в себя общепризнанные ценности.
Они влияют на индивида силой убеждения. Агрессивность и ограничение свободы во имя идеалов сознательно или бессознательно выдают их направленность. Вера в свои силы, фантазия, надежда, смысл и радость жизни пробуждаются вместе с идеалами. Идеалы говорят за то, что возможно развитие к лучшему познанию, мышлению, образу действия и тем самым создание лучшего мира.
Шансы осуществления достижимого повышаются по мере осознания недостижимого в свете идеала (и увлеченности этим недостижимым идеалом).
Что же такое идеалы, каковы они и откуда берутся? Эти вопросы занимают человечество с самых древних времен, с тех пор как ответы религий подверглись осмыслению и были сопоставлены с действительностью. Являются ли идеалы ветвями религии, дополняют ли они религию или приходят ей на смену? Является ли идеализм выражением подчас неосознанной религиозной позиции? Является ли идеализм в значительной степени секуляризованным ответвлением религии или заменяет ее? Вот вопросы, из которых вырастают новые вопросы, позволяющие нащупать дорогу и хотя бы частично ответить на прежние.
С самого начала оговорюсь, что в этой книге идеализм понимается как личная позиция, имеющая мало общего с философским течением «немецкого идеализма». Принято рассматривать понятие «идеализм» прежде всего как антоним понятия «материализм». В мои намерения не входит рассуждать об идеализме как академической концепции, определяемой идеями - всё равно какими.  Меня интересует личная  или общественная 

- 118 -
ориентация на идеалы. Идеализм как личная позиция имеет несколько аспектов. Для начала поставим вопрос так: существуют ли врожденные идеалы, характеризующие человека в любое время и в любом месте? Идеал личного счастья и идеал любви - вот представления о желаниях каждого человека.
Содержание этих идеалов подвержено изменениям, но основная линия остаётся. Говоря о стремлении к счастью, мы имеем ввиду, что жизнь в смысле совпадения личного и общего развития должна приближаться к совершенству.
Что касается любви, то она многократно связана с этим идеалом личного счастья: как интенсивно переживаемое событие между двумя людьми и в более широком смысле как отношение к семье, друзьям, вообще к людям, к животным, природе, ко всему, что есть.
Достаточно поглядеть на детей, чтобы убедиться: в их привязанности и любви к родителям, сестрам и братьям, к ближайшему окружению таится зерно идеала, которое в дальнейшем даст различные ростки. С рождением каждого человека заново рождаются на свет идеалы счастья и любви.
Они определяют детство и отрочество, и только черствость других, собственные и внешние проявления агрессии, столкновение со все более понятной реальностью повреждают эти идеалы, деформируют их, а возможно, и разрушают.
В большинстве случаев идеалы интенсивнее всего действуют в юности. Они сообщают молодому человеку, который уже довольно осознанно собрался вступить на жизненный путь, уверенность в собственных силах, веру в то, что его открытость, его стремление и готовность любить в состоянии пробудить и усилить встречные стремления, ответную любовь.Вместе с каждым ребенком формируется и новый импульс: приблизить мир хотя бы на ничтожно малый шаг - к совершенству.
Тот круг, который Я очерчивает вокруг себя, может иметь разные радиусы, и здесь проявляется различие характеров. Кто-то очерчивает широкий круг с расплывчатыми границами и хочет включить в него как можно больше, даже всё человечество. Другой удовлетворяется узким кругом, включающим двух человек, иногда семью, друзей.
Никто не вырастает в полном одиночестве, так что
- 119 -

поступки и мысли других людей и окружающая культура влияют на формирование обоих основных идеалов и тем самым на формирование дальнейших идеалов.
Первое и самое глубокое влияие оказывает религия - постольку, поскольку она жива в окружении ребенка. Христианство с его заповедью любви к ближнему, тремя главными христианскими добродетелями: верой, надеждой и любовью, - с его убежденностью, что созданный Богом мир хорош и что радости, как и горести, имеют - пусть не всегда понятный нам - высший смысл, побуждает формировать желания в пределах этого христианского мира представлений.
Идеалы в христианской картине мира, как ни в какой другой религии, соотнесены с реальностью: нигде больше земля и человечество не задействованы столь глубоко в процесс избавления. С христианской точки зрения мир - хотя и находящийся под постоянной угрозой — движется к своему совершенству, которое, правда, может быть достигнуто только благодаря Божьей благодати, но все же в существенной мере зависит от добрых дел, от веры, от личных стремлений и усилий людей.
Здесь рано начинается великое паломничество в Царство Божие. Наряду с идеалом любви к ближнему, веры и надежды постоянно являются в новых формулировках, представлениях и сочетаниях идеалы равенства перед Богом, смирения, служения, чистой совести, созидания человеческого порядка, который должен отвечать структуре природы и высшему порядку. Идеал связи отдельного человека с Богом сочетается здесь с идеалом помощи бедным, больным, страждущим.
Представление, что человеку отведена роль в божественном замысле творения и что она необходима для избавления, стимулирует людей к активным действиями формированию таких новых идеалов, каких не наблюдалось ни в одной другой религии и ни в одной из порожденных ими культур.
В то же время представление о первородном грехе призвано прояснить границу осуществимого в жизни и на земле. Хотя приходится признать, что именно сознание первородного греха и тем самым непреодолимого несовершенства реальности часто напрочь забывается многими, особенно в нашу эпоху.
Другие религии порождали другие идеалы.Буддизм, например, создал идеал растворения Я, преодоления всех
- 120 -

желаний и тем самым вхождение в нирвану.   В исламе нашло развитие воинственное стремление по воле Аллаха распространить Коран по всему миру. Из других религий возникли другие культуры, другие идеалы, другие жизненные уклады.
И все-таки между христианством и идеалами существует особая связь. Понятие идеала возникло в сфере этой культуры, вобравшей в себя наследие иудаизма и греко-римской античности. Греческая философия, и прежде всего Платон предложила и разработала понятие идеи и идеала. Плотин и Ориген подхватили эту мыслительную модель и внесли её в христианскую жизнь. Идеи и идеалы суть несущие конструкции христианской религии и ее культуры.
Мы можем наложить эту модель на другие религии и культуры, но при этом мы будем подходить к ним извне. Мироощущение людей других культур определяется другими предпосылками, они находят другой язык для выражения мыслей и эмоций. Происхождение любой религии имеет одну и ту же причину, но в реальности обнаруживается различие. Идеи и идеалы вписаны в культурный ландшафт, в климат христианской культуры даже тогда, когда они обращены против христианства.
Культурная среда Европы и тех частей света, которые характеризуются европейской традицией, задает воспитанным в этой традиции людям структуру мироощущения и мышления, идеи и идеалы как первичные элементы. Они образуют как бы каркас психологии европейцев и тех, кто воспринял эту культуру.
Будь то в религиозной или в светской сфере, идеи и идеалы пронизывают и связывают обе сферы даже там, где светские идеологии со страстным упорством отрицают это родство.
Конечно, в ходе европейской истории идеи и идеалы обнаружили различные содержания и различные формы. Их классификация и иерархия изменяются. Однако, несмотря на бурные нововведения, структура переживания, мышления и выражегия развивалась в той традиции, с которой познакомили нас досократики, Платон, Аристотель, Плотин, Ориген и другие, жившие две с половиной тысячи лет назад. То же самое можно сказать и об отдельных народах Европы: язык, стоящий за их различными языками, - один и тот же.
Очевидно, что и для отдельного человека притяга-
- 121 -

тельная сила различных идеалов различна в зависимости от возраста. Молодежь стремится к идеалам, которые в пожилом возрасте уходят на задий план, в старости приобретают значение другие идеалы.
Тот, кто в восемнадцать лет мечтал погрузить мир в состояние непреходящего счастья,может быть, ввосемьдесят будет исповедовать идеал мудрости и трезвой оценки возможного, а может быть - идеал личного согласия с осуществимым. Неизменной остаётся принципиальная ориентированность на идеалы, доступные такому типу мышления, - даже если многие не удосужились эти идеалы осознать.
Конечно, другие культуры имеют другие идеалы. При этом возникает вопрос: можно ли некоторые из них вообще характеризовать нашим понятием «идеал»? Не противоречит ли, например, буддийская цель избавления -растворение собственного Я в нирване — возможному содержанию понятия «идеал»? А идеи Хомейни, к которым он стремился с таким фанатизмом? Идеалами их не назовешь...
А может быть, допустить существование «анти-идеалов», «чёрных идеалов»? Не являются ли цели стремлений идеалами лишь до тех пор, пока они обращены к жизни и её развитию? И не оказываются ли они чем-то совсем иным, как только мы больше не можем сказать о них этого? Природа языка мешает нам называть противоположности одним и тем же словом. Но как же часто содержания становятся неразличимыми, как часто мы даем ложные оценки, разрушающие судьбы, уничтожающие целые государства.
Европейская культура благодаря некоторым из своих достижений, а именно технической цивилизации, проникает во все более далекие области мира и постоянно расширяет свое присутствие; она следует идеалам, устремленным в будущее, хотя осознание грозящих ей опасностей тоже становится все сильнее.

Не только первоначальная направленность техники и естественных наук, но и духовно-этическое содержание этой культуры уверяют нас в приближении к состоянию мирной коммуникации, всеобщего благосостояния, индивидуального счастья и социальной справедливости. Права человека так же, как естественные науки, техника и цивилизация, являются произведениями этой культуры. Идеал всеобщего благосостояния немыслим без прав
- 122 -

человека, хотя  часто предпринимаются попытки осуществить одно без другого. Большое значение имеет вопрос о ценностях, поскольку без ценностей нет и идеалов. Значит ли это что один идеал влечет за собой другой? Может быть, существует бесчисленное множество идеалов? Как они согласуются друг с другом и какие сочетания идеалов возможны? Я попытаюсь ответить на эти вопросы в следующих главах.
В своих размышлениях я не могу не коснуться религии, философии и психологии, так как в последнее время выяснилось, насколько тесно переплетаются эти области знания, насколько проблематичным оказалось проведение между ними точных научных границ.
Только поняв идеалы, к которым мы сознательно или бессознательно стремимся, или постигнув, что это вовсе не идеалы, хотя мы и пытались внушить себе это, мы сможем заглянуть в самих себя и нашу жизнь. Только тогда нам станет ясно, к чему мы — часто не сознавая того — стремились и в какой степени мы сами определяем нашу судьбу.

Нужны ли нам идеалы?
---------------------------
Вопросы к психологии


Тот, кто стремится к идеалам, знает ответ на вопрос о смысле своих поступков и существования. Однако важно понимать, о каких идеалах идет речь.
Если человек находится в состоянии душевного равновесия, то один идеал приводит его к другому. Если, например, он исповедует идеал личной свободы, то сила, пробуждаемая этим идеалом, заставляет его накладывать на себя некое ограничение: он считается с необходимостью свободы для других и находит границу собственной воли.
Избранный идеал может восстановить отсутствующее или утраченное душевное равновесие, если воля и разум готовы к постоянному саморегулированию. Решимость следовать идеалу побуждает человека к действию, направляет поступки и решения, организует жизнь. Если корабль движется по курсу, он сохраняет равновесие даже в бурную погоду.          
- 123 -
Основоположники современной психологии всегда подчеркивали значение идеала. Зигмунд Фрейд занимал в вопросе об идеалах весьма критическую позицию, рассматривая их в ракурсе своего времени. Для Фрейда идеалы были областью «сверх-Я». Это «сверх-Я», которое он называл также «Я-идеал», он считал связанным с родителями, прежде всего о отцом. Благодаря балансу «сверх-Я» и «Оно» человек обретает, по Фрейду, свое «Я», Слишком сильное «сверх-Я» («Я-идеал»), как и слишком сильное «Оно» (бессознательное) могут затормозить развитие «Я» или воспрепятствовать ему. Фрейд выводил «сверх-Я» не только от отца, от родителей, но и вообще из традиции. Упорная борьба против «сверх-Я» казалась ему необходимой в эпоху, когда именно традиция проявляла себя как гнетущая, назойливая, часто ханжеская и фальшивая доминанта.
Зигмунд Фрейд мобилизовал «бессознательное» — то, что тогда не принималось во внимание, а именно «вытеснялось», — против всесильного «сверх-Я», чтобы уравновесить их значение и конституировать «Я».     
Когда мы теперь оглядываемся на этот процесс, мы совершенно  по-иному  прочитываем многие  места у Фрейда, поскольку положение  изменилось коренным образом. Традиция почти исчезла и почти не признается более. Роль родителей и отцов отодвинулась на задний план. «Сверх-Я», представляемое ими, зачахло. Нынче Фрейд оказался бы в прямо противоположной ситуации: «Оно», область «бессознательного» и «влечений», которую он некогда освобождал из-под гнета условностей, спасал от вытеснения, занимает доминирующее положение. Угроза для «Я» исходит не от «сверх-Я», не от «Я-идеала», но от вырвавшегося из оков «Оно», от анархии инстинктов, безмерно разросшегося «бессознательного». 
Уже проявления иррациональной агрессивности во время первой мировой войны, которые лишь недавно казались всем невозможными, оказали влияние на Фрейда. После 1918 года он пишет, что нужно акцентировать «сверх-Я» и строже контролировать «Оно», то есть утверждает нечто прямо противоположное тому, что писал прежде. В работе 1927 года «Будущее одной иллюзии» он неожиданно утверждает: «Усиление «сверх-Я» — в высшей степени ценное культурное достояние. Лица, у которых происходит такое усиление, из противников культуры превращаются в носителей культуры». И немного
- 124 -
ниже: «Масштабы усвоения культурных предписаний — а если говорить доступно и без психологических затей: моральный уровень участников — не единственное духовное богатство, которое нужно учитывать, отдавая должное той или иной культуре. Помимо этого, существует ее запас  идеалов...»
Существенно, что Фрейд особенно подчеркивает один идеал: «И так же, как в развитии отдельного человека, в развитии всего человечества только любовь действовала в качестве культурного фактора в смысле поворота от эгоизма к альтруизму». В своей работе 1921 года «Массовая психология и анализ человеческого Я», из которой взята предыдущая цитата, Фрейд ясно дает понять, что пересмотр отношения к «сверх-Я» был вызван наблюдением за поведением масс.
Катастрофические события первых десятилетий двадцатого века привели Фрейда к выводу, что затопление «сверх-Я» «бессознательным», анархическими и агрессивными влечениями, то есть растворение сферы идеалов и традиции, стало новой актуальной угрозой для культуры. И это — в еще большей степени, чем некогда перебор культурных форм, — создает страшную невротичность и угнетенность индивида, на этот раз силой, направленной в противоположную сторону.
В поздних сочинениях Фрейда можно обнаружить несомненные признаки перемещения центра тяжести в пределах его системы психоанализа. Теперь Фрейд видел самую большую опасность не в «сверх-Я», ограничению которого именно он способствовал самым решительным образом, но в процессе обратного крена: в распоясавшемся, анархически разросшемся «Оно». При этом в культурной сфере Фрейд высказывался однозначно, а что касается анализа «Я», то тут он проявлял сдержанность. Зато его ученик, а позднее страстный противник Альфред Адлер именно здесь выступил со своей концепцией.
Для Альфреда Адлера было ясно, что каждый человек, сознательно или бессознательно, следует «идеальной, руководящей линии» («Знание людей»). Он стремится к цели, которую фиктивно принимает, но обычно не знает точно. В работе «Лечение и воспитание» сказано: «Мы не в состоянии осуществить ни малейшего физического или мыслительного движения, если перед нашим внутренним взором не маячит в идее образ цели». Все движения и решения" определяются именно этим. Чем меньше мы
- 125 -

==================
стр 115-125; стр 126-136; стр 137-143; стр 146-153; стр 154-161; стр 198-201; стр 210-221; стр 222-231; стр 248-249; стр 252-254.